Сегодня состоялся очередной день "внезапного обнаружения исчезновения денег". Мне пришлось звонить в столицу Всея, и за дозвон (в течение полутора часов, видишь, какой я настойчивый?), полтора рубля улетели в неизвестном направлении. Потом меня обсчитали в магазине. Наверное, за то, что я гулял там как в сказочном королевстве. Я люблю тот торговый центр, у них в аквариуме откуда-то завелись крабы и каракатицы, мы с ними всегда многозначительно переглядываемся, если я прихожу. Потом на бирже кое-кто опять улетел на дно Марианской впадины. Во всем этом чувствуется какая-то поражающая глубины моего естества справедливость. Если быть очень внимательным, можно обнаружить, что нечаянно свалившаяся на голову сумма всегда распределяется заранее где-то там, в верхней Бухгалтерии.
Жду 9-тое число месяца, чтобы опять занять собой всё пространство книжного. Однажды мой знакомый травматолог заходил ко мне по работе и долго разглядывал книжную полку. В конце концов изрек: "Если у человека на одной полке живут Манн, Уайльд, Гессе, Пелем и Фрейд - ничего хорошего там ждать не приходится". В ответ я тоже изрек что-то до ужаса умное.
Каждый раз, когда я перечитываю "Портрет", я надеюсь, что Дориан успеет до того, как Сибилла покончит с собой. Он не успевает никогда. Ну что за идиот.
В прошлое воскресенье мы ездили с родственниками на заброшенный "от-корм-сов-хоз". Я нашел там крошечную черную рябину и спаржу и совершил священный акт коммунизма. Другие нашли занимательным, что всё пространство этого места было занято цветущими яблонями, вишнями, торном в виде гигантского белого облака над горизонтом. По полю стелились одичавшие в одиночестве нарциссы. Аромат притягательно невыносим. Домой я возвращался с больной головой.
С диссертацией всё застопорилось, но она выпила из меня столько соков за год, что я даже не знаю, стоит ли подхлыстывать себя по бокам, как дохлую клячу, решившую, что ей непременно нужно дотопать до финиша. Может быть, нет ничего страшного в том, чтобы выйти на апробацию осенью. Может быть, нет ничего страшного в том, чтобы не переживать об этом так, как будто у тебя больше нет других дел, ага? Сам факт ее существования оставляет меня в двойственном состоянии - в желании защитить это текстовое создание, которое больше никто не сможет защитить так, как я. И в желании совершенно на это забить, потому что диссертация не делает тебя профи. Она делает тебя человеком, который... написал диссертацию.
Кстати, о лошадях. Открытие сезона прошло просто великолепно. У меня тогда был насыщенный день - сначала я отсидел со своими студентами пару, потом пришли отработчики, потом я вел занятие с postgraduate, потом я как ошпаренный выбежал на остановку, но тут увидел посиневшую от голода кошку, а когда вышел из магазина с паштетом для нее - она уже убежала, и я кормил других. Это всегда врезается мне в память - кошки, которые не ожидали, что кто-то что-то им принесет, смотрят странным, вопросительным взглядом на это двуногое.
На ипподроме была просто куча народу. Я тогда уже готов был умереть от голода настолько, что забыл поставить на лошадь. Я просто без конца держался за голову от дикого холодного ветра, пока искал какое-нибудь кафе. Помню, что в заказанном мной мясе по-французски свинина была вареной, а не пропеченной, и картошка там еле дошла, но сыр был очень нежным. Так бывает, когда все ингредиенты закладывают одновременно. А вот "Цезарь" был прекрасен, как и огромное кокосовое пирожное. Хотя я и был тогда уставшим и недовольным невеждой, тот быстрый обед потом весь день вставал у меня перед глазами.
На скачках присутствовал известный артист. Он, оказывается, красиво поет.
- "Как мо-о-о-олоды мы бы-ыли..." (с).
На забегах я полностью отключился от внешнего мира. Лошади, мне кажется, это сверх-существа, которые позволяют людям повелевать собой исключительно из великодушия. Свобода была в их глазах. У людей нет в глазах свободы, что угодно, но только не это. А у них есть. Под тонкой пегой кожей сокращались железные мышцы, под торчащими рёбрами сокращалось огромное сердце, и эти машины неслись вперед так, что жокеи на них не имели вообще никакого значения. Перед каждым стартом лошади от волнения сбивали ограждающую ленту, и все видели, как они о чем-то своем, лошадином, переживали...
Потом я ехал домой. Из окна, в числе прочих, я заметил парочку на скамейке, когда автобус считал ворон на светофоре. Девчонка была очень красивой. Она закатила глаза к Иисусу, заправив руки в карманы парашютообразной огромной куртки. Похоже, ей что-нибудь не нравилось. Парень возле нее был одет значительно легче, и он, положив ладонь ей на колено, смотрел на нее редким, запоминающимся взглядом. Так смотрят на того, кого берегут. Я так смотрю на своего шерстяного рыжего заведующего кухней.
Сегодня состоялся очередной день "внезапного обнаружения исчезновения денег". Мне пришлось звонить в столицу Всея, и за дозвон (в течение полутора часов, видишь, какой я настойчивый?), полтора рубля улетели в неизвестном направлении. Потом меня обсчитали в магазине. Наверное, за то, что я гулял там как в сказочном королевстве. Я люблю тот торговый центр, у них в аквариуме откуда-то завелись крабы и каракатицы, мы с ними всегда многозначительно переглядываемся, если я прихожу. Потом на бирже кое-кто опять улетел на дно Марианской впадины. Во всем этом чувствуется какая-то поражающая глубины моего естества справедливость. Если быть очень внимательным, можно обнаружить, что нечаянно свалившаяся на голову сумма всегда распределяется заранее где-то там, в верхней Бухгалтерии.
Жду 9-тое число месяца, чтобы опять занять собой всё пространство книжного. Однажды мой знакомый травматолог заходил ко мне по работе и долго разглядывал книжную полку. В конце концов изрек: "Если у человека на одной полке живут Манн, Уайльд, Гессе, Пелем и Фрейд - ничего хорошего там ждать не приходится". В ответ я тоже изрек что-то до ужаса умное.
Каждый раз, когда я перечитываю "Портрет", я надеюсь, что Дориан успеет до того, как Сибилла покончит с собой. Он не успевает никогда. Ну что за идиот.
В прошлое воскресенье мы ездили с родственниками на заброшенный "от-корм-сов-хоз". Я нашел там крошечную черную рябину и спаржу и совершил священный акт коммунизма. Другие нашли занимательным, что всё пространство этого места было занято цветущими яблонями, вишнями, торном в виде гигантского белого облака над горизонтом. По полю стелились одичавшие в одиночестве нарциссы. Аромат притягательно невыносим. Домой я возвращался с больной головой.
С диссертацией всё застопорилось, но она выпила из меня столько соков за год, что я даже не знаю, стоит ли подхлыстывать себя по бокам, как дохлую клячу, решившую, что ей непременно нужно дотопать до финиша. Может быть, нет ничего страшного в том, чтобы выйти на апробацию осенью. Может быть, нет ничего страшного в том, чтобы не переживать об этом так, как будто у тебя больше нет других дел, ага? Сам факт ее существования оставляет меня в двойственном состоянии - в желании защитить это текстовое создание, которое больше никто не сможет защитить так, как я. И в желании совершенно на это забить, потому что диссертация не делает тебя профи. Она делает тебя человеком, который... написал диссертацию.
Кстати, о лошадях. Открытие сезона прошло просто великолепно. У меня тогда был насыщенный день - сначала я отсидел со своими студентами пару, потом пришли отработчики, потом я вел занятие с postgraduate, потом я как ошпаренный выбежал на остановку, но тут увидел посиневшую от голода кошку, а когда вышел из магазина с паштетом для нее - она уже убежала, и я кормил других. Это всегда врезается мне в память - кошки, которые не ожидали, что кто-то что-то им принесет, смотрят странным, вопросительным взглядом на это двуногое.
На ипподроме была просто куча народу. Я тогда уже готов был умереть от голода настолько, что забыл поставить на лошадь. Я просто без конца держался за голову от дикого холодного ветра, пока искал какое-нибудь кафе. Помню, что в заказанном мной мясе по-французски свинина была вареной, а не пропеченной, и картошка там еле дошла, но сыр был очень нежным. Так бывает, когда все ингредиенты закладывают одновременно. А вот "Цезарь" был прекрасен, как и огромное кокосовое пирожное. Хотя я и был тогда уставшим и недовольным невеждой, тот быстрый обед потом весь день вставал у меня перед глазами.
На скачках присутствовал известный артист. Он, оказывается, красиво поет.
- "Как мо-о-о-олоды мы бы-ыли..." (с).
На забегах я полностью отключился от внешнего мира. Лошади, мне кажется, это сверх-существа, которые позволяют людям повелевать собой исключительно из великодушия. Свобода была в их глазах. У людей нет в глазах свободы, что угодно, но только не это. А у них есть. Под тонкой пегой кожей сокращались железные мышцы, под торчащими рёбрами сокращалось огромное сердце, и эти машины неслись вперед так, что жокеи на них не имели вообще никакого значения. Перед каждым стартом лошади от волнения сбивали ограждающую ленту, и все видели, как они о чем-то своем, лошадином, переживали...
Потом я ехал домой. Из окна, в числе прочих, я заметил парочку на скамейке, когда автобус считал ворон на светофоре. Девчонка была очень красивой. Она закатила глаза к Иисусу, заправив руки в карманы парашютообразной огромной куртки. Похоже, ей что-нибудь не нравилось. Парень возле нее был одет значительно легче, и он, положив ладонь ей на колено, смотрел на нее редким, запоминающимся взглядом. Так смотрят на того, кого берегут. Я так смотрю на своего шерстяного рыжего заведующего кухней.